Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим - Страница 2

Константин М. Радов

От автора

Porcellino russo! Porcellino rosso! - кричат оборванные мальчишки и бросают камни мне в спину, и от бессильной обиды хочется заплакать, потому что ругаться с уличными сорванцами бесполезно, а кидаться в драку - все равно, что рубить мечом комариный рой. Грязные потомки варваров с визгом и смехом разбегаются, радуясь бесплатному развлечению. Больше всего меня бесит, что у этих крысенышей даже не хватает ума придумать хоть сколько-нибудь подходящие ко мне оскорбления. Ну скажите, чем тощий и нескладный отрок похож на поросенка? Да еще красного? Лицо у меня как раз не красное, а бледное словно у чахоточного, от многого сидения над книгами, так что слово 'rosso' - только для красного словца, по созвучию. А 'russo'? Ну кому какое дело до моих покойных родителей? Неважно, что отец был русским, а мать - славянкой с иллирийского побережья. К каким бы варварским племенам они ни принадлежали, сам-то я все равно римлянин! Civis romanus sum! А также лучший друг и соратник божественного Юлия, в недавние мартовские иды спасший его от кинжалов заговорщиков!...

Брошенный одним из юных негодяев камень попадает мне в спину - и я просыпаюсь... Нет, конечно, какие камни на чистой перине? Просто в столь почтенном возрасте боль в пояснице при пробуждении - обычное дело безо всяких камней, от старческих хворей избавлен лишь тот, кто умер молодым. Лучше всего в бою, в азарте атаки, в полуобороте к солдатам, со шпагой в руке и командой в глотке...

Боже, если Ты есть, ну почему Ты мне этого не дал? Ведь я не кланялся ядрам, любил покрасоваться перед строем, даже этак на коне погарцевать на самом виду, под обстрелом, и вовсе не представлял, какое это счастье - заряд картечи в грудь... Долгая жизнь хороша, пока есть здоровье, но поздняя, немощная старость мучительна, как пытка. Зачем я столько живу, зачем снятся эти яркие, как итальянское небо, сны из моего детства? Господи, неужели Ты от меня еще чего-то ждешь?! Что я еще могу сделать в этой жизни?

Разве что - рассказать о ней?

Любезный читатель, давай договоримся сразу. Сии мемуары не предназначены к публикации при моей жизни - следовательно, читая их, ты разговариваешь с покойником. А покойникам многое дозволено. Почему я распространяюсь о людях и событиях ничтожных и пренебрегаю важнейшими, почему сужу непочтительно о персонах и учреждениях, окруженных величайшим пиететом, почему полагаюсь лишь на ненадежную человеческую память вместо архивов и, возможно, искажаю ход событий - подобные претензии меня уже не беспокоят. Пусть будущие историки судят, в чем автор прав, а в чем разум или память его подвели. Я расскажу о своей жизни так, как мне угодно - вот право рассказчика, Droit de narrateur, которое, ей-Богу, стоит Droit de seigneur!

Часть первая. Европа (1678/9-1704)

Детство. Венеция.

Я родился в Далмации, во владениях Венецианской республики, скорее всего в 1678 году, а может и в 1679 - точно не знаю, потому что родителей лишился очень рано. С какого возраста человек сохраняет первые впечатления? Мне смутно помнится корабль или большая лодка, раскачиваемая волнами. Помню, как на руках у матери разглядываю нависшие над морем горы, покрытые густым лесом и тянусь достать их руками - откуда младенцу знать, что они недоступны? Мать смеется и говорит что-то ласковое, и рядом кто-то еще смеется, и мне тоже весело и хорошо. Картина, а особенно ощущение той давней минуты сохранились у меня на всю жизнь, а ведь мы перебрались в город к тетушке Джулиане и ее мужу, когда мне было самое большее года два. В венецианской лагуне лесов нет, далекие Альпы не нависают над морем и вообще выглядят совсем иначе, и придумать я это не мог, потому что, когда следующий раз увидел похожие горы уже подростком, дыхание перехватило на секунду от этого самого воспоминания и оттого, что мамы нет на свете. Вероятно, года в четыре или пять мне суждено было остаться полным сиротой - точнее не помню, потому что и жизнь, и смерть моей матушки происходили не при мне. Сейчас понимаю, что ей приходилось, скорее всего, работать в услужении в богатых домах: ребенок там был бы не к месту и оставался у родственников. Смерть без прощания и погребение без близких тоже понятны. Обширные связи Венеции с Востоком имели свою черную сторону, в город часто заносили чуму, и длинноносые фигуры в балахонах снова выходили собирать тела умерших, вгоняя горожан в дрожь и холодный пот.

Что мне осталось в наследство от матери? Только память. Мы виделись не часто, зато каждая встреча была праздником. Мать говорила со мной по-славянски, пела мне - не помню слов, я потом начисто забыл славянский язык, в семье тетушки почитавшийся грубым, деревенским и варварским. Однако спустя много лет, будучи уже взрослым человеком, я пережил острое, как входящий в сердце стилет, чувство узнавания и родства, когда различил знакомое звучание.

А вот отца я совершенно не знал, и знать не мог, ибо он погиб за несколько месяцев до моего рождения. Тетушка рассказывала только, что он был русский, после одного из сражений освобожденный великим Франческо Морозини с турецких галер вместе с другими рабами, и звали его Джованни - то есть Иван, как легко догадаться. Гораздо труднее догадаться, а можно только строить предположения, каким образом ему удалось после освобождения попасть в войска Венецианской республики, да еще, со слов Джулианы, не рядовым солдатом. Даже не могу вообразить, сколь выдающиеся качества нужно для этого продемонстрировать, ибо вековой опыт и общепринятые правила прямо запрещают нанимать бывших рабов в войско. Считается, что страх перед турками, внушенный на галерах, может возобладать в бою и привести к поражению.