Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим - Страница 48

- Дурость ты говоришь. Видно, что ни шиша в духовных делах не смыслишь. Пролитие вражьей крови в бою - не грех, а доблесть! А если даже есть в этом грех, то вовсе не смертный. Тебе его любой поп отпустит.

- И согрешит сам. Господь сказал: НЕ УБИЙ. Всё. Без добавлений или изъятий. Если б шестая заповедь допускала исключения... Было бы: 'Не убий никого, опричь турка или шведа' - тогда другое дело. А так поп уподобится сержанту, отменившему приказ главнокомандующего. Положим, генерал дал команду: 'не стрелять', под наказанием, а сержант скажет: 'это в гренадер приказано не стрелять, а в драгун можно'. Когда генерал узнает - что будет с сержантом? И с солдатами, которые выстрелят?

- Тьфу на тебя, дурак! Ученый человек, а хуже раскольничьих старцев, ей-Богу! Не вздумай свои глупости еще кому проповедовать... А то - я тебя! Прочь с глаз моих!

Я не заставил упрашивать себя хлопнуть дверью. Да и пьяный Петр не на шутку разгорячился. Вообще, гнев - обычная реакция людей, которым напоминают основные, бесспорные и очевидные требования их религии. Проспавшись наутро и вспомнив, с некоторыми усилиями, вчерашний разговор, я долго размышлял, считать ли царские ругательства умалением моей чести, необходимо ведущим к разрыву контракта. Или все-таки сам виноват? Не стоило так опрометчиво напиваться и развивать беседу на опасную тему. Назвали дураком? Так вел себя по-дурацки - значит, это не оскорбление, а истина.

Зайдя по службе к Ромодановскому, осведомился между делом, не наговорил ли вчера чего неподобающего. Князь Федор Юрьевич только рукой махнул успокоительно: в пьянстве, мол, всякое бывает. С перекрещиванием из латинства в православие меня больше не беспокоили. Петр ускакал в Литву: пришли донесения, что Карл главными силами блокировал Гродно, отрезав подвоз провианта русской армии. Стало не до спасения душ, спасать надо было войска. А меня царь нанял не для теологических диспутов.

Ultima Тула

Все-таки Петр был удивительным государем. После подобной размолвки, допустим, с французским королем или любой другой царствующей особой (если хватит фантазии вообразить такую беседу с ними), судьба офицера, рассуждающего о душевредительности службы монарху, была бы предрешена. А здесь не сделали ни малейшей перемены в отношении меня, позволив спокойно продолжать исполнение намеченного. На Сретение погнали мужиков валить лес, по весне штабели бревен выросли на месте будущего казенного оружейного завода. После Троицы сотни плотников и землекопов принялись за отсыпку плотин и возведение казарм для заводских людей. Правда, в сенокосную пору крестьян пришлось отпустить - чтобы работы не прерывались, Ромодановский прислал взамен колодников. Большая часть моей недоформированной роты охраняла этих 'разбойничков' и понуждала к труду. Я разрывался между Тулой и Москвой, пока не появилась возможность перевезти опытовую мастерскую. Требовалось еще много изменений в конструкции: во-первых, привести все части в такое соответствие, чтобы они изнашивались равномерно - по расчетам выходило, что каждые два-три года ружья надо будет возвращать на завод для перешлифовки зарядных камер и ответных к ним втулок; во-вторых, сделать процесс изготовления удобнее и дешевле, совершенствуя и сами детали, и оснастку для них. Конца этой работе не было, как нет предела совершенству, но я надеялся к следующей летней кампании изготовить небольшую пробную партию новоманерного оружия для своей роты, а еще через год быть готовым к серьезным количествам.

Ни о каких количествах невозможно даже мечтать, не имея в достаточном числе обученных оружейников, а для возвращения учеников из Европы было еще рано. Помог случай. Люди почти всегда строят свое благосостояние на чужом горе: так произошло и со мной. Весной стало известно, что опальный Виниус все-таки бежал за границу. Пока суд да дело, я переманил его лучших мастеров, а когда имущество беглеца было взято в казну - мне достались и остальные, вместе с заводом. Теперь можно было заняться переустройством оружейного ремесла на принципах, когда-то предложенных мною де Бриенну в шалонских мастерских и за прошедшие годы созревших для воплощения.

Работа предстояла большая и кропотливая, ее просто невозможно было бы исполнить, не найди я к этому времени помощников, способных взять на себя рутинные дела. Самым незаменимым стал гарнизонный поручик Адриан Козин. Мы познакомились, когда я выискивал в рекрутских партиях стрелков-зверопромышленников. Редкость среди крестьянских парней, да и сами рекруты скорее походили на пойманных зверей, чем на охотников: дикий и голодный вид, затравленные взгляды, готовность куда угодно убежать и спрятаться, чтоб только оставили в покое. Бежало с дороги иной раз до половины набранных людей, и представьте мое удивление, когда, небрежно осведомившись у сопровождавшего одну из партий бедно одетого хромого офицера о числе беглых, услышал:

- Таковых нет.

- Не может быть! Как ты их удержишь почти полсотни, имея... Сколько тебе дали солдат для конвоя?

- Так уметь надо. У меня не побегаешь.

Поручик заслуживал внимания, и я спросил позволения угостить его, если он согласен поделиться своим умением. Нет лучшего способа польстить человеку, чем просьба научить уму-разуму, особенно от старшего по чину.

- За всеми сразу следить никаких сил не хватит, - объяснял Адриан Никитич, без промаха пронзая вилкой соленый рыжик, - надо угадать того, кто первый побежит. Ну, иной раз двое или трое таких бегунцов бывает. А уж побежал - не зевай! Коли сразу поймаешь, потом дорога вдвое спокойней окажется. Главное, так его высечь, чтобы всем остальным острастку дать. Страху нагнать и никакого упования на побег не оставить. А послушных да смирных - наоборот, обнадежить, что за покорность льгота будет. Кормить досыта: ежели сопровождающий офицер на рекрутских харчах себе норовит богатство сделать, добра не жди. Скольких уже голодом поморили. Да и бегут больше всего от голода, от полного котла с кашей кто побежит?